Музыкальное искусство котринги
Автор: Гим-Ша, певец племени нака-деш
Многие сухошкурые обвиняют нас в уничтожении котринги. Они глядят на нас с презрением и бросаются жесткими словами вроде «убийство», «заговор» и «колдовство». Даже сейчас, много сезонов спустя, многие все еще уверены, что Кнахатенский грипп наколдовали саксхлил. Жаль, что они не могут сорвать пелену ненависти с глаз и обратить взгляд выше по течению, на те дни, когда я был детенышем. Тогда народ корня и племя среброшкурых шли по жизни рука об руку, объединенные грязью, доброй едой и веселыми танцами.
Я многое помню о среброшкурых. Закрывая свои смертные глаза, я до сих пор чувствую запах шашлыков из улиток, которые Кууса только что достала из глиняной печи. Слышу перезвон жестяных колокольчиков, висящих на поясе у Дассила. Чувствую, как корнепена, сваренная старым Хадуком, прокатывается по горлу и в животе разливается тепло. А еще я помню музыку. Бесконечные песенные переливы. По ним я скучаю больше всего.
У нас, саксхлил, много музыкальных инструментов, простых и не очень. Однако у котринги их было гораздо, гораздо больше. Мы с сестрой по кладке не раз шутили, что в руках котринги инструментом может стать что угодно. Их лесорубы, к примеру, делали из полых бревен барабаны размером с вамасу. Они выдергивали сухожилия у скальных странников и делали басовито гудящие смычковые арфы. Но больше всего они любили колокольчики.
В отличие от народа корня, котринги не питали отвращения к металлу. Одежду они носили редко, но зато любили обвешиваться кусочками металла на тонких нитях, которые ударялись друг о друга и звенели при ходьбе. Их укротитель металла, Бейла, бросал кусочки олова и меди в огромный очаг, где они раскалялись, а потом доставал их и бил каменным молотом, пока они не принимали нужную форму. Когда металлические прутья остывали, он подвешивал их к ветвям дерева и начинал постукивать по ним так, чтобы получалась песня. Бейла создал сотни таких колокольчиков. Он хотел приручить все звуки, какие только может издать металл.
Одной теплой ночью в месяц нушмико он созвал племена на пир в свою деревню. Не знаю, в честь чего был пир, но нам было все равно. Когда праздник кончился, мы собрались вокруг его огромного поющего кипариса и слушали, как его семья играет на колокольчиках. Восемь котринги: сам Бейла, его жена, дядя и пятеро сыновей — подпрыгивали к веткам, как заправские древесные лягушки, и постукивали по колокольчикам особыми палочками. Звуки, которые при этом слышались, эхом отзывались в моей груди, точно отдаленные тихие раскаты грома. Мы чувствовали, что сердца наши ярко пылают, словно факелы, и многие из среброшкурых проливали слезы радости.
Когда сухошкурые говорят, что это мы убили котринги, мне вспоминается та ночь в месяц нушмико. Если бы сухошкурые слышали то, что слышал я, и видели то, что видел я в детстве, они поняли бы, что ни одно чадо хиста не стало бы уничтожать нечто столь прекрасное.
Chimes of Silver
By Geem-Shah, Singing Mouth of the Naka-Desh Tribe
Many dryskins blame us for killing the Kothringi. They twist their faces and spit dry words like "murder," and "conspiracy," and "witchcraft." Even now, long seasons later, people still believe the Saxhleel conjured up the Knahaten Flu. I wish they could peel the hate from their eyes and look up-river to the days when I was a hatchling. Back then, the people of the root and the silver-skin tribes walked hand-in-hand, bound by mud, good food, and cheerful dancing.
I have many memories of the silver-skins. When I shut my mortal eyes, I can still smell Kuusa's heel-snail kabobs drawn fresh from a clay oven. I can hear the tin-chimes sing as they jangle at Dassil's waist. I can feel Old Haduk's rootfoam scrape down my throat and warm my belly. But what I remember most of all is the music. The shimmering songs without end. I miss those songs most of all.
We Saxhleel have a multitude of musical instruments, both simple and not-so-simple. The Kothringi, however, had many, many more. Indeed, my egg-sister and I used to joke about how anything could be an instrument in the hand of a Kothringi. Their tree cutters turned hollow logs into wamasu-sized drums. They plucked the sinew from cliffstriders to make low humming bow harps. The instruments they loved best, however, were their chimes.
Unlike people of the root, Kothringi had no distaste for metal. While they rarely wore clothes, they did wear bits of metal on thin strands of rope that tinkled and jangled as they walked. Their metal-tamer, Baelah, would cast lumps of tin and copper into his great fire pit and draw them out hot, twisting and molding them with a stone mallet until they took the right shape. After the metal rods cooled, he would hang them from tree boughs and strike each in time to take the measure of its song. Baelah made hundreds of these chimes, intent on taming every sound that metal could make.
One warm night in Nushmeeko, he summoned the tribes to his village for a feast. I do not know why they feasted, but we did not care. When the feasting was through, we all gathered around his great singing cypress and listened to his family play the chimes. Eight Kothringi—his wife, uncle, and five sons—leaped from root to branch like sure-footed treefrogs, tapping the chimes with their song-sticks. The sound it made echoed in my chest like the gentle child of a thunderclap. Each of us felt our hearts burn bright as a torch, and many of the silver-skins wept joyful tears.
When dryskins say we killed the Kothringi, I think of that night in Nushmeeko. Had they heard what I heard and saw what I saw as a hatchling, they would know that no child of the Hist would destroy something so beautiful.
