36 уроков: проповедь 37
Вивек
Проповедь тридцать седьмая
Тобою найдена тридцать седьмая проповедь Вивека, которая является искривлением света, наступившего много позже хроник Наставника, который носил непостоянные лица и правил как хотел, вплоть до апокалипсиса.
Вивек был рожден лентами воды, которые красным описали свое единение в сторону звезд. Это было новое место скорости. Его взгляд вмешался в острия над башней, где Призрак Пустоты примостился на барабане, покрытом драконьей чешуей, что был слабоумен в своем ритме. И Вивек спросил об этом:
«Кто ты такой, что вообще не нуждаешься в подписи?»
В сумме три, мантии Айем тянулись к яркому черному краю памяти, образуя дугу приобретения. Это была новая скоростная задача. И Сет прижал свой раздутый живот к ее имени, дочери часовщика, плывущей мертвой исповедью вдоль века нити, даруя ей Имя — несъеденное, золотой тайник Велота и велотийцев, ибо куда еще им было идти?
«Отправляйся туда, где вечно вращающийся вал, круглый ноль далекой ассоциации — его свет; тот, что описан другими буквами», — Сет сказал, пока все это не было воплощено, и в центре не стало все что угодно.
И красное мгновение стало несдержанным громким воем, потому что Временный Дом был в руинах. И Вивек стал как стекло, как лампа, потому что грива дракона сломалась, и красная луна велела ему явиться.
«Не в этом символ королевской власти, — сказало ему сигнальное синее смещение (женщина), — нет никакого правильного урока, усвоенного в одиночестве».
Он отказался от бечевки на ее рыболовной сети, злясь, что непродолженный народ не станет полнее от их поисков, и все же был потрясен тем, насколько они были готовы к бегству. Но мужские импульсы были оскорблены, и Вивек принял боевую форму. Он закрыл свой восточный свет, сказав АЛМСИВИ, что посредством войны они стали невестами в стекле, что никакая сила не могла наблюдать.
Свет искривился, и Вивек надел кирасу, сделанную из красных драгоценных пластин, и маску, которая символизировала его рождение в землях людей. Вращаясь, он растер мазь из насекомых, надел ожерелье из хист-луковиц, которые носят, бросая вызов. Вивек взревел и скормил свои пальцы громадным призракам. Сигнальные огни гадали, не ошиблись ли они, приняв это за капитуляцию, потому что Вивек сказал пустоте, что он может научиться уничтожать все это.
Свет искривился, и где-то история была окончательно уничтожена. Из-за этого Вивек вспомнил, как смеялись нетчеводы из его деревни, когда охота была удачной. Он шел вместе с отцом по пеплу, рос крепким, мог сшить парус, способен был провести джонку по илу. В одиннадцать лет Вивек пел эшхану. После Красной горы он заболел, его кровь стала никс-кровью, его терзала лихорадка, и был он немощен сотню лет. Мать Вивека пережила его и положила его тело на алтарь Падхоума. Она отдала ему свою кожу, чтобы носил в подземном мире.
Свет искривился, и Вивек проснулась и отрастила клыки, не желая делать из себя складную вещь. Это было новое и лунное обещание. И путем Кусания она прокладывала туннель вверх, а затем вниз, в то время как ее брат и сестра растекались по небу тонкими разрывами несогласия, пищей для скарабеев и Червя. Вивек взяла своих людей и обеспечила их безопасность, и сидела с Азурой, рисуя в грязи портрет своего собственного мужа.
И скажет он: «Ибо я удалила свою левую руку и свою правую, — проговорила она, — ибо так должно мне их победить. Люби в одиночестве, и ты познаешь лишь ошибки соли».
Мир этих слов — АМАРАНТ.
The 36 Lessons: Sermon 37
By Vivec
Sermon Thirty-Seven
You have discovered the thirty-seventh Sermon of Vivec, which is a bending of the light, long past the chronicles of the Hortator who wore inconstant faces and ruled however they would, until apocalypse.
Vivec was borne by ribbons of water, which wrote their starward couplings in red. This was a new place of speed. His eyes broke on the spikes above the tower, where the Void Ghost squatted over a drake-scaled drum, imbecile in its rhythm. And he asked of it:
"Who are you, that need no signature at all?"
Three in sum, the robes of Ayem stretched towards the bright black rim of memory, roping an arc of purchase. This was a new sprinting task. And Seht held his swollen belly to its name, clockmaker's daughter, swimming the dead confession along a century of thread, Naming her, uneaten, a golden cache of Veloth and Velothi, for where else would they know to go?
"Go here: world without wheel, charting zero deaths, and echoes singing," Seht said, until all of it was done, and in the center was anything whatever.
And the red moment became a great howling unchecked, for the Provisional House was in ruin. And Vivec became as glass, a lamp, for the Dragon's mane had broke, and the red moon bade him come.
"The sign of royalty is not this," a signal blueshift (female) told him, "There is no right lesson learned alone."
He refused the twine on her catching net, spiteful that an uncontinued people would not become fuller by their searching, and yet were wracked in their spirits for flight. But the male signals were offended, and Vivec took a fighting form. He undid his eastern light, saying to the ALMSIVI that through war, they had become brides in glass, which no power could observe.
The light bent, and Vivec donned a cuirass made of red plates of jewel, and a mask that marked him born in the lands of Man. Wheeling, he spread into an insect salve, worn on the neck of hist-bulbs when at challenge. He roared up and fed his fingers to mammoth ghosts. The signal fires wondered if they mistook this for surrender, for Vivec had told the void that he could learn to undo it all.
The light bent, and somewhere a history was finally undone. Of it, Vivec remembered the laughing of the netchimen of his village when the hunts were good. He marched with his father in the ash, growing strong in the hooks and sail, able to run a junk through silt. At eleven, he sung to an ashkhan. He became sick after Red Mountain, with the nix-blood and fever, and was infirm a hundred years. His mother survived him and laid his body at the altar of Padhome. She gave him her skin to wear into the underworld.
The light bent, and Vivec awoke and grew fangs, unwilling to make of herself a folding thing. This was a new and lunar promise. And in her Biting she tunneled up and then downward, while her brother and sister smeared across heaven, thin ruptures of dissent, food for scarabs and the Worm. She took her people and made them safe, and sat with Azura drawing her own husband's likeness in the dirt.
"For I have removed my left hand and my right, he will say," she said, "for that is how I shall win against them. Love alone and you shall know only mistakes of salt."
The worlding of the words is AMARANTH.
